РУССКИЙ ЯЗЫК  В РОССИИ И ЗА ЕЕ ПРЕДЕЛАМИ (XVIII – начало ХIХ вв.)

ОПУБЛИКОВАНО В:  Русский язык в школе. 2012. № 5. С. 16–20.   

Автор: Татьяна Михайловна Григорьева

В языковой ситуации  России ХVIII века, когда русский язык не отличался универсальностью, еще не сформировался как язык литературный, в сфере интеллектуального общения было характерно доминирование иностранных языков, в основном латинского, французского и немецкого. Русский язык в пределах территории своего законного обитания служил средством, в основном, обыденного общения, продолжая сложившуюся в предшествующий период истории традицию, когда функции книжного языка выполнял язык церковно-славянский. Русский же язык, как писал А.А. Бестужев в статье «Взгляд на старую и новую словесность в России»  (Соч. Т. 9. С. 207), лишь «обживался в обществе и постепенно терял свою первобытную дикость, хотя  редко был письменным и никогда книжным». Подобные оценки двух сосуществующих языков можно найти у К.С. Аксакова. В работе «Ломоносов в истории русского литературного языка» он писал, что церковно-славянский язык был «орудием отвлеченной общей деятельности в религиозной сфере, служил Вечному – язык по преимуществу письменный»; в то время как язык русский – «орудием деятельности народной, в сфере его национальной жизни служил живым движением – язык по преимуществу разговорный, устный» (Аксаков К.С. Ломоносов в истории русского литературного языка. М., 1846. С. 520).

Решительное утверждение в правах русского языка как средства литературного выражения начинается в тот период русской истории, когда Россия «мужала с гением Петра», когда ситуация книжно-разговорного сосуществования закономерно привела к необходимости кодификации родного языка, когда церковно-славянский язык постепенно уходил на периферию культурного сознания и со временем замкнулся в рамках церковной культуры. Благодаря приказу Петра «просто писать» происходит смена языковой традиции (от «гибридного» церковнославянского к «простому»  русскому) и начинается активный процесс формирования русского литературного языка на национальной основе, который завершился  лишь в пушкинскую эпоху.  А пока… Как, может быть, ни покажется удивительным с позиций нашего времени, официальными языками для чтения лекций  в Московском университете при его открытии (январь 1755 г.) были 2 языка: русский и латинский, но чтение лекций на русском языке при этом не получало одобрения, и «великий муж Российской Грамматики» А.А. Барсов   (так назвал его Н.М. Карамзин) в числе первых уже в первые годы существования университета (в нарушение официальной установки) начинает читать лекции на языке российском. Именно он всех более, как пишет Б.А. Успенский в предисловии к опубликованной им в 1981 г., но не завершенной и не изданной в свое время грамматике А.А. Барсова, «содействовал тому, чтобы «наука заговорила чистым русским языком» («Российская грамматика» А.А. Барсова / Под ред.  и с предисловием Б.А. Успенского. М. 1981. С. 4). В год открытия университета был прочитан  университетский  курс по философии, где автор его во вступительной лекции изложил обоснование своего отказа от латыни, но это вызвало сопротивление университетского «братства». Три года спустя после открытия члены Университетской конференции подавляющим большинством отдали приоритет латинскому языку, который «есть главная цель учреждения университета и основание всех наук». Ориентация на латынь продолжалась не одно десятилетие. Известно, например, что в 1767 году куратором Московского университета В.Е. Адодуровым были отвергнуты намерения читать на русском языке лекции по юриспруденции, математике и медицине  возвратившимся из-за границы российским профессорам только для того, чтобы не создать языковой барьер для европейской профессуры и не лишить их возможности составить полное представление об университете. И только после указа Екатерины  П в ноябре 1767 года («чтобы лекции при Университете на российском языке преподаваемы были») русский язык обрел свои законные права. Однако это не значит, что латинский язык потерял незамедлительно свое место, а русский занял его. Об этом  свидетельствует, например, фрагмент главы «Подберезье» из повести «Путешествие из Петербурга в Москву Н.А. Радищева (1790 г.)»), где отмечается «великий недостаток … в пособиях просвещения»: «Одно сведение латинского языка не может удовлетворить разума алчущего науки <…> Какое пособие к учению, когда науки не суть таинства, для сведущих латинской язык токмо отверстыя, но преподаются на языке народном! – Но для чего <…>  не заведут у нас высших училищ, в которых бы преподавалися  науки на языке общественном, на языке Российском. Учение всем бы было внятнее; просвещение доходило бы до всех поспешнее, и одним поколением позже, за одного латинщика нашлось бы двести человек просвещенных  <…> Как ни потужить …, что у нас нет училищ, где бы науки преподавались на языке народном».  Выражая заботу о русском языке и его письменном воплощении,  А.П. Сумароков с сожалением отмечал отсутствие в России ученого общества по охране языка и достойно установленного изучения родного языка в школах: «…нигде о том исправно не писано»; <…> Россия никакого не имеет собрания, пекущегося о языке и словесных науках: да и в школах ни Российскому правописанию, ни грамматике не учат. Это удивительно и достойно великого примечания» (Сумароков А.П. О правописании // Полн. собр. соч.: В 10 т. 2-е изд. Т. 10. М., 1787 С. 37).  Вплоть до 80-х годов XVIII века русский язык «не был не только предметом школьного изучения, но и во многих случаях не являлся средством общения учителя с учащимися при изучении некоторых предметов гимназического курса» (Лапатухин М.С. Из истории преподавания русского языка в средних учебных заведениях России. Ч. 1. Уч. зап. Калин. пединститута. Т. 34. Калинин, 1963. С. 16). В обучении грамоте служил язык церковно-славянский, а в обучении других предметов – чужие языки: латынь, немецкий, французский. И только 5 августа 1786 года Императрица Екатерина П утвердила «Устав народным училищам в Российской империи». Русский язык был введен в училищах как учебный предмет на весь период обучения (с первого класса включая выпускной), и таким образом было положено начало обучению без языка-посредника (Баранов М.Т. Историческое значение «Устава народным училищам в Российской империи» от 5/VIII 1786 года для русского языка в школе // Русский язык в школе: К 210летию в учебных планах России: Тез. докладов участников научной конференции (октябрь 1996). М., 1996. С. 7 – 9). Этот документ утверждал народные училища (= начальные школы в системе современного образования – Т.Г.) с бесплатным обучением «на языке народном». Причем существовало 2 типа народных училищ: главные (4 класса) и малые (2 класса).  Следует отметить еще одно свидетельство парадоксальности языковой ситуации конца VIII столетия. Е.Р. Дашкова, одна из заметных личностей эпохи российского Просвещения,  свободно владея четырьмя европейскими языками, не владела  в должной мере родным. Как сообщается в одном из ее жизнеописаний, ей, читавшей Гельвеция, Вольтера, Монтескье, «вероятно, пришлось испытать неудобства со свекровью, простой, патриархальной женщиной, не знавшей ни одного языка, кроме русского», поэтому пришлось заняться изучением родного языка (Огарков В.В. Е.Р. Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность. Биографический очерк. СПб., 1893. С. 159). Впоследствии, будучи директором Российской академии наук, она ставила перед собой задачу возвести русский язык «в ранг великих литературных языков Европы». Учрежденный ею «переводческий департамент» ставил задачу доставить русскому обществу возможность читать лучшие произведения зарубежных авторов на родном языке. Рассуждая о настоящем и будущем родного языка, Н.М. Карамзин в 1789 г. писал: «...Язык наш хотя и богат, однако же не так обработан, как другие, и по сие время еще весьма немногие философические и физические книги переведены на русский. Надобно будет составлять или выдумывать новые слова, подобно как составляли и выдумывали их немцы, начав писать на собственном языке своем; но, отдавая всю справедливость сему последнему, которого богатство и сила мне известны, скажу, что наш язык сам по себе гораздо приятнее» (Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Письмо Боннету. Женева, января 23, 1789).  И не только Н. Карамзин, но и многие другие еще раньше отмечали ограниченность русского лексикона и, как следствие этого, отсутствие метафизического языка, “без которого о многих материях писать невозможно” (Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII – XIX вв. 3-е изд., М., 1982. С. 173).   На отсутствие русского языка интеллектуального общения указывал в  речи на Торжественном заседании императорской Российской Академии А.А. Бестужев-Марлинский:   «Просвещение не вдруг проникло в умы предков наших, но по природе вещей, мало-помалу развило новые идеи, которые требовали новых знаков для выражения, ибо нельзя ни назвать, ни пожелать того, в чем не имеем ни малейшего понятия. <…> Русские, подобно всем, переходили через поле невежества к рубежу образованности, и язык наш, всегда верный истолкователь понятий и нравов народа, шел всегда наравне с ним… Но можно ли найти в летописи Несторовой термины физические или философские? … Нет у нас языка философского, нет номенклатуры ученой» (Бестужев-Марлинский А.А.  Соревнователь просвещения и благотворения. 1821. Ч. 13. С. 307). В ответном письме к издателю «Соревнователя просвещения и благотворения» (1821. Ч. 14. С. 215–217) он также утверждал, что в «логическом и метафизическом выражении язык наш … не превосходит языков классических», а два года спустя в статье «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 г.» (Соч. Т. 11. С. 179) он напишет: «Язык наш можно уподобить прекрасному усыпленному младенцу: он лепечет сквозь сон гармонические звуки, или стонет о чем-то, но луч мысли редко блуждает по его лицу. Это младенец, говорю я, но младенец –  Алкид, который в колыбели еще удушал змей! И вечно ли спать ему?».

Одновременно и Пушкин отметит этот же изъян русского языка своего времени:  Во-первых,  в письмах к П. Вяземскому:  «…образуй наш метафизический язык, зарожденный в твоих письмах – а там что бог даст» (из Кишинева в Москву от 1 сентября 1822 года);   «Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы, то есть языка мыслей)». Об этом есть у меня строфы три и в «Онегине» (из Михайловского в Царское Село 13 июля 1825 года). Во-вторых, в черновом наброске заметки «О причинах, замедливших ход нашей словесности» (1824 год), где он писал, что «… просвещение века требует важных предметов для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения гармонии, но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись – метафизического языка у нас вовсе не существует; проза наша так еще мало обработана, что даже в  простой переписке мы принуждены создавать обороты для изъяснения понятий самых обыкновенных; и  что леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно готовы и всем известны» (Русские писатели о языке. Л., 1955. С. 118). (Год спустя эта же мысль почти дословно будет им высказана в критической заметке «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова».) Нельзя не вспомнить и «строфы три» из романа «Евгений Онегин», где своеобразие языковой ситуации начала XIX века представлено в характеристике Татьяны:   «Она по-русски плохо знала,  Журналов наших не читала,  И выражалася с трудом  На языке своем родном...».  «По-русски плохо знала» в данном случае отнюдь не значит, что Татьяна, «русская душою», вообще не умела говорить по-русски или говорила как иностранка. Она «изъяснялася с трудом на языке своем родном» лишь в сфере письменной речи и, в частности, в эпистолярной, где был принят в ее эпоху французский язык:  «...Доныне дамская любовь  Не изъяснялася по-русски, Доныне гордый наш язык К почтовой прозе не привык» (См. об этом: Бонди С.М. Вопросы языка в “Евгении Онегине”; из пояснительных статей к роману в издании: Пушкин, Евгений Онегин. М., 1957.  С. 289).   Следует при этом отметить отношение Пушкина к сформировавшейся ситуации: он переводит письмо Татьяны, «земли родной спасая  честь», но нельзя не вспомнить и о том, что русская барышня вполне владела устной русской речью, в том числе – «крестьянским наречием», о чем свидетельствует речевое поведение Лизы в повести «Барышня-крестьянка».

Однако нельзя не заметить, что французский язык был приметой не только женской эпистолярной культуры. Нет. Об этом свидетельствуют, например, письма декабриста Лунина из Сибири.  Не имея должного статуса в пределах страны-носителя на протяжении всего XVIII и даже начала XIX века, русский язык в его народно-разговорной форме  представлял интерес для иностранцев. Мысль о том, что интерес к русскому языку как иностранному возник еще во времена Ярослава Мудрого и «рос по мере того, как повышался авторитет» страны его носителя, не является новой. Есть основания полагать,  что этот интерес  начинает принимать более или менее активные формы с XV века, когда, выражаясь словами Н.М. Карамзина, «Европа устремила глаза на Россию». Этот интерес достигает масштабности в тот период, когда, по мнению французского исследователя А. Ларатолари, «Россия, воспринимающая общественные идеи, превратилась в страну, предоставляющую эти идеи: у нее брали уроки как у страны, которой правил «просвещенный монарх» (Laratholary A. La mirage russe au XVIII s. Paris, 1951. С. 7).  В эпоху российского Просвещения, когда русский язык изучался носителями многих языков (польского, французского, японского, сербского, чешского, эстонского, латышского, немецкого, литовского, финского, голландского, итальянского),  широкий размах получила издательская деятельность: издавались  не только географические и топографические энциклопедии Российской империи, хрестоматии и книги для чтения на разных европейских языках, включающие прозу и поэзию лучших русских писателей, чтобы ознакомить зарубежных читателей с экономикой, географией, политикой и культурой чужой страны, но и разнообразная учебно-методическая литература: 1) азбуки и буквари для обучения чтению и письму, 2) книги для учителей с методическими рекомендациями, 3) грамматические сборники для учащихся школ и гимназий, 4) учебники с теоретическими указаниями, 5) учебные пособия практической направленности с упражнениями на перевод для начинающих изучать русский язык, 6) самоучители, 7) разговорники для тренировки устной речи, 8) тематические двуязычные лексиконы, 9) словари русского языка и т. д. «Российская грамматика» М. Ломоносова, первая из опубликованных грамматик русского языка для самих носителей, сразу же была переведена на немецкий язык, выдержав 6 изданий (Lomonossow M. Russische Grammatik. СПб., 1755) и греческий  (von Anastasius. Moskau, 1795). На немецкий язык была переведена грамматика А.А. Барсова (Barsow A.A. Russische Grammatik für Gymnasien. Moskau, 1771), и это является неопровержимым свидетельством интереса к русскому языку за пределами России.  Как утверждает Я. Волчук, знакомство с русским языком в Польше началось «вместе с первыми связями с их восточным побратимом» и расширилось в XVШ веке в результате присоединения к Польше Галицкой Руси. Потребность в изучении русского языка в разных обстоятельствах и в разных социумах в течение XVII – XVIII веков, а в первые три десятилетия  XIX века его решительное включение в школьные программы, отмечает автор,  способствовало утверждению позиций русского языка.  Свидетельством интереса к русскому языку за пределами России в XVIII– первой половине XIX века  является работа В. Половцова, в которой представлена краткая летопись грамматической деятельности в России и за границей.. Здесь сообщается, что издавалось множество грамматик, которые «тонули в реке забвения», и «труды иностранцев в продолжение царствования императрицы Екатерины Великой брали верх над трудами русских для русских» (Краткая летопись грамматической деятельности в России и за границей Виктора Половцова. СПб., 1847. С. 21). Сообщается также, что в продолжение 25-летнего царствования Александра I грамматики российские печатались за границей в Варшаве, в Лейпциге, в Вене и в Париже, что большей частью «они отжили свой век», но показали при этом «расположение некоторых иностранцев» к русскому языку».   Но наибольшей востребованностью русский язык пользовался в немецкоязычном мире. В настоящий момент найдено гораздо более 300 публикаций разного жанра на немецком языке, изданных к изучению русского языка для немецкоязычной аудитории. Они издавались как в России (Petersburg,  Moskau), так и за ее пределами (Sachsen, Riga, Göttingen, Leipzig). Работы многих авторов (Платс Г.Ф., Roddle J., Hölterhof F., Nordstet J., Вегелин Ж.Ф. и Гейм И.А.) выдерживали не одно – вплоть до 11-ти изданий.  Как отмечал в предисловии к своей учебной книге А.В. Таппе,  один из неутомимых популяризаторов русского языка и российской истории в немецкоязычном мире на рубеже XVIII – XIX веков, «изучение русского языка немецкой молодёжью было обязательным условием для тех людей благородного происхождения, кто собирался получить достойное высшее образование именно в России и, соответственно, в будущем – хорошо оплачиваемую государственную должность».  Второе издание этой книги получило самые положительные отклики с разных территорий Германии: многочисленные письма с благодарностью от читателей, которым именно это пособие помогло овладеть навыками русской речи – и письменной, и устной, а издательства северной Германии рекомендовали данную книгу как один из самых лучших учебников русского языка.  Очевидно, что ни в XVIII, ни в самом начале XIX века русский язык еще не стал в полной мере языком интеллектуального общения, и сам Пушкин много сделал для того, чтобы “гордый наш язык” стал языком, которым «о многих материях писать» можно. Этот язык окончательно сформируется в  пушкинскую эпоху. Прежде всего –  в творчестве самого Пушкина и, кроме того, в творчестве литературного окружения пушкинской эпохи и более поздних преемников языковой программы Пушкина. И этот русский литературный язык, сформировавшийся на национальной основе, впоследствии «не саблею и пожарами», а как язык великой культуры будет представлять еще больший интерес для чужестранцев.